|
|
Всю свою научную жизнь автор, бывший выпускник Новосибирского государственного университета, а ныне старший научный сотрудник германского Института квантовой оптики общества Макса Планка и Мюнхенского университета Людвига Максимилиана, занимался выдумыванием и усовершенствованием лазеров, и их применением в уникальных экспериментах. Как он говорит сам, создавал «особый свет»: сначала в Венском техническом университете, где команда исследователей участвовала в «поимке» фазы CEP, последнего фундаментального физического параметра света импульсных лазеров, который был неподконтролен физикам; затем – в Германии, где были реализованы такие амбициозные проекты, как создание внешнего фемтосекундного резонатора, одного из самых замечательных устройств в лазерной физике
Первый лазерный свет, в создании которого мне удалось поучаствовать, относился к среднему инфракрасному диапазону и был невидимым. Но нам в полной мере удалось его «прочувствовать»: во время настройки лазера в лабораторию случайно зашел руководитель нашей группы, импозантный, в новом черном кожаном пиджаке, лацкан которого мы тут же и прожгли.
Затем были годы видимого света от аргонового лазера. Несколько мощных линий генерации этого лазера находятся в спектральном диапазоне длин волн 475—515 нм, попадая в синюю, голубую и зеленую области видимого спектра. Это прекрасные цвета, и мы исторически максимально настроены на них: натренированный глаз может различать линии генерации, разделяемые лишь 15 нм! Но для цвета этих отдельных линий нет специальных названий: обычно про подобную смесь зелено-голубых линий говорят как про цвет морской волны или аквамарин. Про то, какого цвета был свет следующего моего лазера, – ниже, а сейчас – небольшое, но важное отступление о пути к нему.
Соревнование без проигравших
В 1999 г. я выиграл грант INTAS, но понял, что в России реализовать его не удастся Единственным, кто на Западе согласился принять меня с этим проектом, был профессор Венского технического университета Ференц Краус, венгр по происхождению. Он сразу понял идею проекта и сказал, что мы это сделаем.
Но когда я приехал в Вену, ситуация перевернулась (и на протяжении последних 15-ти лет остается в состоянии готовности в каждый следующий момент опять перевернуться – это подтверждает старую истину, что мир меняется у нас на глазах). В то время в воздухе прямо носилось ощущение близкого прорыва в деле «поимки» последнего фундаментального физического параметра света импульсных лазеров, который был неподконтролен физикам, а именно фазы CEP (carrier – envelope phase). К сожалению, короткого русского аналога этого названия нет до сих пор.
Мы «забыли» про INTAS и включились в погоню за ускользающей фазой. Все участники были охвачены азартом гонки: мучала мысль, что когда мы ночью спим, наши главные конкуренты – американцы из Национального института стандартов и технологии (Боулдер, Колорадо), – работают и могут нас опередить. И они действительно опередили нас на месяц! Еще два месяца ушло на отправку работы в журнал Science, получение оттуда отказа (у них уже имелась американская статья) и переделку ее под формат другого журнала – Physical Review Letters (Apolonski et al., 2000). Несмотря на более позднюю публикацию по сравнению с конкурентами, эта работа процитирована на сегодня уже свыше 400 раз. Чуть позже мы научились не только измерять изменение фазы, но и стабилизировать ее.
Замечу, что наши и американские результаты вполне дополняли друг друга: мы смогли измерить изменение фазы Δφ между последовательными короткими импульсами, поворяющимися с частотой fr, в то время как американцы научились определять частоту f0 повторения фазы φ. При этом обе величины связаны простым соотношением (f0/fr = Δφ/2π), т. е., по сути, речь шла о двух адекватных описаниях одного параметра для случая коротких и длинных импульсов. Фаза важна для определения максимального электрического поля импульса, а знание частоты f0 позволяет точно измерить частоту неизвестного сигнала. Измерение частот таким способом сделало прорыв в метрологии и было отмечено нобелевской премией, врученной немецкому физику Т. Хэншу в 2005 г. Кстати, соавтору нашей упомянутой выше работы.
А интасовский проект был реализован лишь через 11 лет моими тогдашними коллегами, которые к тому времени работали уже не в Вене. Факт подобной высокой мобильности научного населения западного мира поразителен, хотя вполне понятен: открытых временных вакансий очень много, а исследователь после защиты диссертации не может получить профессорскую должность, пока не поработает хотя бы в двух местах.
Самое короткое ноу-хау
Поиски неуловимой фазы CEP мы вели на созданном нами титан-сапфировом лазере, который производил импульсы длительностью менее 10 фс (10–14 с), состоящие всего из трех осцилляций поля, и энергией 10 нДж (10–8 Дж). Кстати, даже 14 лет спустя никто не достиг большей энергии таких импульсов в лазере этого типа.
Излучение этого лазера со средней длиной волны 750 нм, видимое как темно-красный свет, мы пропустили через кусок обычного оптического волокна. За счет нелинейного процесса в кварце, из которого состоит такое волокно, мы расчитывали расширить спектр излучения хотя бы до октавного (содержащего частоты, различающиеся вдвое), как того требовал эксперимент. Однако выходящий из волокна импульс становится длиннее за счет дисперсии. Чтобы вновь получить короткий импульс, нужно его сжать, то есть пропустить через световой компрессор, который скомпенсирует эффект дисперсии. Для работы с таким широким спектром подходит лишь компрессор из специальных зеркал (подробнее ниже), а в то время подобных зеркал не было ни в продаже, ни даже среди лучших лабораторных образцов.
Набор таких зеркал по специальному заказу сделали наши венгерские друзья. Их конструкционная особенность заключалась в тоненьких стеклянных клиньях (толщиной в лист бумаги в тонкой части), присоединенных на оптическом контакте к внешней поверхности зеркал. Каждое утро, приходя в лабораторию, мы с дрожью в сердце бросались к компрессору, чтобы убедиться, что все клинышки на месте. Кстати, этот компрессор в полной сохранности сейчас стоит у меня в шкафу как музейный экспонат.
Даже с помощью этого устройства нам удавалось лишь очень слабо компенсировать дисперсию в волокне – единственном оптическом элементе установки, сквозь который проходил свет (остальные работали на отражение). Поэтому нам пришлось сделать самый короткий в мире кусок волокна, длиной всего 1,5 мм – только такую длину волокна компрессор мог компенсировать.
Даже сейчас мало кто верит, что такое было возможно. Ведь волокно надо было еще как-то закрепить в оптической схеме, и менять по десять раз на дню, поскольку во время работы лазера он попросту сгорал. Это ноу-хау не было подчеркнуто ни в одной статье, но мы им очень гордились и гордимся до сих пор. Несмотря на свою длину, волокно прекрасно выполняло свою работу, выдавая бело-желтый луч широкого спектра, что подтверждает фотография.
Итак, длительность импульса после зеркального компрессора сократилась до 4 фс – за это время происходит менее трех осцилляций поля. При этом в зависимости от фазы максимальная амплитуда электрического поля изменяется не более чем на 10 %. Столь малое изменение связано с тем, что даже такой короткий импульс слишком длинен для полной демонстрации фазы CEP.
Когда я объясняю русскоговорящим студентам величину эффекта фазы, я обычно привожу в пример знаменитый вопрос из антрепризы А. Райкина про портного и клиента: «талию где делать будем?» Ведь чем толще клиент (длиннее импульс), тем менее понятия талии (фазы) имеют смысл. Фазовые изменения наиболее ярко проявляются в импульсах с одной-двумя осцилляциями, которые научились делать в нашей научной группе несколько лет назад. Практически эти действия по генерации импульсов разнообразных форм выглядят как упражнения с радиочастотным генератором сигналов произвольной формы. Но здесь несущая частота в миллион раз выше!
В многослойном зазеркалье
Имея особенный во всех отношениях свет от лазера, мы хотим довести его до места эксперимента, которое может находиться на расстоянии в десятки метров, в целости и сохранности. Но, проходя через любую среду (воздух, стекло), импульс, как выше уже упоминалось, расплывается за счет дисперсии. В видимом диапазоне спектра это означает, что у светового импульса становится красным «нос» и синей «спина».
Поэтому для сохранения «стройности» импульса при его передаче нужны специальные дисперсивные (чирпованные) зеркала, которые скомпенсируют запаздывание коротковолновой компоненты. Они представляют собой структуру из десятков тонких слоев чередующихся материалов, в которую красная часть спектра излучения проникает глубже, нежели голубая. В результате этой неравномерной по спектру задержки после выхода из зеркала все спектральные части импульса вновь совпадают, воссоздавая тем самым изначальный короткий импульс.
Студенты на моем практикуме по фемтосекундному лазеру (кстати, единственному в мире, насколько мне известно), мгновенно воспринимают эту красивую идею, предложенную в 1994 г. Ф. Краусом и его коллегой, также венгром по происхождению.
С «рекламой» этих зеркал нам повезло: они попали на обложку журнала Science от 10 августа 2007 г. Сейчас, создав дисперсивные зеркала для ультрафиолетового, видимого и ближнего инфракрасного диапазонов, мы пытаемся перенести эту идеологию в среднюю ИК-область. Но для контроля всего диапазона спектра 3—18 мкм* нужно использовать иные, неоксидные, материалы, нежели для более коротких световых волн.
Проведя тотальный поиск, мы сначала обрадовались, когда обнаружили, что все подходящие на первый взгляд материалы имеют высокий показатель преломления, что обещает создание достаточно широкополосных зеркал. Но потом огорчились, когда поняли, что в этом случае нам не удастся так же успешно контролировать относительные задержки разных спектральных компонент.
Вообще разработка таких зеркал, включающая подбор материалов, толщины каждого слоя и их количества, является сложной задачей оптимизации, решаемой методами математического моделирования. Успех зависит как от наличия эффективных алгоритмов, так и от скорострельности вычислительной техники.
Проблема с этими зеркалами для среднего ИК-диапазона состоит еще и в том, что они получаются очень толстыми и вследствие своего веса имеют тенденцию отслаиваться от подложки. Таким образом, природа оказалась не столь богата на материалы с нужными свойствами, как бы нам того хотелось. Конечно, можно попытаться модифицировать уже имеющиеся, но такие материалы «обещают» быть очень хрупкими и способными «жить» только в вакууме.
Сейчас мы стараемся понять, насколько вообще разрешима эта проблема. Является ли она следствием неизвестного нам пока закона природы, который требуется математически сформулировать, либо все дело только в несовершенстве наших вычислительных алгоритмов и напылительной технологии. На данный момент у нас есть пока три плодотворные идеи, которые потребуют нескольких лет для проверки их доброкачественности. И эта работа может закончиться поражением, к которому мы готовы. Как, впрочем, и к победе.
На карусели резонатора
Австрия – маленькая страна с небольшим бюджетом. Стоимость же наших лазерных проектов тяготела к масштабам с шестью нулями, для нее неподъемными. Поэтому, когда в 2003 г. Ф. Крауса избрали директором Института квантовой оптики общества Макса Планка, расположенном в Гархинге под Мюнхеном, мы поняли, что наши исследования переходят на иную ступень. Здесь мы сразу взялись за амбициозные трудноподъемные проекты типа создания внешнего фемтосекундного резонатора, одного из самых замечательных устройств в лазерной физике. В отличие от «внутреннего» резонатора лазера, заполненного активной средой, «внешний» может быть пустым, но также предназначен для усиления света за счет когерентного сложения полей. Таким образом на каждом его обходе энергия импульса увеличивается, и это увеличение может стать тысячекратным.
Совсем новое качество возникает, если во внешний резонатор поместить нелинейную среду, например, истекающий из сопла газ. В этом случае импульс света, проходя по внешнему резонатору, взаимодействует, хотя и очень редко, с частицами газа. Тем не менее, результат такого «малоэффективного» взаимодействия есть, и заключается он в рождении новых спектральных компонент, спектрально очень далеких от циркулирующего основного излучения. Часть этих новорожденных фотонов выводится наружу после каждого прохода импульса «туда-сюда».
Мы надеемся, что подобный внешний резонатор оправдает надежды на реализацию излучения в так называемом «водяном окне» (длина волны 3–4 нм), что необходимо для биологической спектроскопии. В этом диапазоне вода прозрачна, в то время как углеродные связи поглощают свет, позволяя исследовать живые структуры. Недавно нам удалось реализовать фотоны с энергией выше 100 эВ, т.е. длиной волны порядка 10 нм (Pupeza et al., 2013).
Другое применение наших лазеров, которое развивается в нашем строящемся Центре «продвинутых» лазерных приложений (CALA), связано с генерацией для медицинских целей узконаправленного рентгеновского излучения. В отличие от обычных рентгеновских медицинских аппаратов наша система позволит видеть изменения в тканях с разрешением всего в 1 мм, т. е. почти на порядок выше. Это означает, например, что раковую опухоль можно будет обнаружить на самой ранней стадии, когда лечение наиболее эффективно. Если, конечно, знать, что надо ее искать и в каком месте ее искать. Об этом – ниже. Другие лазеры этого центра, генерируюшие ионы нужных энергий в районе десятков и сотен МэВ, позволят разрушать опухоли в процессе так называемой ионной терапии.
Первый лазерный свет, в создании которого мне удалось поучаствовать, относился к среднему инфракрасному диапазону и был невидимым. Но нам в полной мере удалось его «прочувствовать»: во время настройки лазера в лабораторию случайно зашел руководитель нашей группы, импозантный, в новом черном кожаном пиджаке, лацкан которого мы тут же и прожгли.
Затем были годы видимого света от аргонового лазера. Несколько мощных линий генерации этого лазера находятся в спектральном диапазоне длин волн 475—515 нм, попадая в синюю, голубую и зеленую области видимого спектра. Это прекрасные цвета, и мы исторически максимально настроены на них: натренированный глаз может различать линии генерации, разделяемые лишь 15 нм! Но для цвета этих отдельных линий нет специальных названий: обычно про подобную смесь зелено-голубых линий говорят как про цвет морской волны или аквамарин. Про то, какого цвета был свет следующего моего лазера, – ниже, а сейчас – небольшое, но важное отступление о пути к нему.
Соревнование без проигравших
В 1999 г. я выиграл грант INTAS, но понял, что в России реализовать его не удастся Единственным, кто на Западе согласился принять меня с этим проектом, был профессор Венского технического университета Ференц Краус, венгр по происхождению. Он сразу понял идею проекта и сказал, что мы это сделаем.
Но когда я приехал в Вену, ситуация перевернулась (и на протяжении последних 15-ти лет остается в состоянии готовности в каждый следующий момент опять перевернуться – это подтверждает старую истину, что мир меняется у нас на глазах). В то время в воздухе прямо носилось ощущение близкого прорыва в деле «поимки» последнего фундаментального физического параметра света импульсных лазеров, который был неподконтролен физикам, а именно фазы CEP (carrier – envelope phase). К сожалению, короткого русского аналога этого названия нет до сих пор.
Мы «забыли» про INTAS и включились в погоню за ускользающей фазой. Все участники были охвачены азартом гонки: мучала мысль, что когда мы ночью спим, наши главные конкуренты – американцы из Национального института стандартов и технологии (Боулдер, Колорадо), – работают и могут нас опередить. И они действительно опередили нас на месяц! Еще два месяца ушло на отправку работы в журнал Science, получение оттуда отказа (у них уже имелась американская статья) и переделку ее под формат другого журнала – Physical Review Letters (Apolonski et al., 2000). Несмотря на более позднюю публикацию по сравнению с конкурентами, эта работа процитирована на сегодня уже свыше 400 раз. Чуть позже мы научились не только измерять изменение фазы, но и стабилизировать ее.
Замечу, что наши и американские результаты вполне дополняли друг друга: мы смогли измерить изменение фазы Δφ между последовательными короткими импульсами, поворяющимися с частотой fr, в то время как американцы научились определять частоту f0 повторения фазы φ. При этом обе величины связаны простым соотношением (f0/fr = Δφ/2π), т. е., по сути, речь шла о двух адекватных описаниях одного параметра для случая коротких и длинных импульсов. Фаза важна для определения максимального электрического поля импульса, а знание частоты f0 позволяет точно измерить частоту неизвестного сигнала. Измерение частот таким способом сделало прорыв в метрологии и было отмечено нобелевской премией, врученной немецкому физику Т. Хэншу в 2005 г. Кстати, соавтору нашей упомянутой выше работы.
А интасовский проект был реализован лишь через 11 лет моими тогдашними коллегами, которые к тому времени работали уже не в Вене. Факт подобной высокой мобильности научного населения западного мира поразителен, хотя вполне понятен: открытых временных вакансий очень много, а исследователь после защиты диссертации не может получить профессорскую должность, пока не поработает хотя бы в двух местах.
Самое короткое ноу-хау
Поиски неуловимой фазы CEP мы вели на созданном нами титан-сапфировом лазере, который производил импульсы длительностью менее 10 фс (10–14 с), состоящие всего из трех осцилляций поля, и энергией 10 нДж (10–8 Дж). Кстати, даже 14 лет спустя никто не достиг большей энергии таких импульсов в лазере этого типа.
Излучение этого лазера со средней длиной волны 750 нм, видимое как темно-красный свет, мы пропустили через кусок обычного оптического волокна. За счет нелинейного процесса в кварце, из которого состоит такое волокно, мы расчитывали расширить спектр излучения хотя бы до октавного (содержащего частоты, различающиеся вдвое), как того требовал эксперимент. Однако выходящий из волокна импульс становится длиннее за счет дисперсии. Чтобы вновь получить короткий импульс, нужно его сжать, то есть пропустить через световой компрессор, который скомпенсирует эффект дисперсии. Для работы с таким широким спектром подходит лишь компрессор из специальных зеркал (подробнее ниже), а в то время подобных зеркал не было ни в продаже, ни даже среди лучших лабораторных образцов.
Набор таких зеркал по специальному заказу сделали наши венгерские друзья. Их конструкционная особенность заключалась в тоненьких стеклянных клиньях (толщиной в лист бумаги в тонкой части), присоединенных на оптическом контакте к внешней поверхности зеркал. Каждое утро, приходя в лабораторию, мы с дрожью в сердце бросались к компрессору, чтобы убедиться, что все клинышки на месте. Кстати, этот компрессор в полной сохранности сейчас стоит у меня в шкафу как музейный экспонат.
Даже с помощью этого устройства нам удавалось лишь очень слабо компенсировать дисперсию в волокне – единственном оптическом элементе установки, сквозь который проходил свет (остальные работали на отражение). Поэтому нам пришлось сделать самый короткий в мире кусок волокна, длиной всего 1,5 мм – только такую длину волокна компрессор мог компенсировать.
Даже сейчас мало кто верит, что такое было возможно. Ведь волокно надо было еще как-то закрепить в оптической схеме, и менять по десять раз на дню, поскольку во время работы лазера он попросту сгорал. Это ноу-хау не было подчеркнуто ни в одной статье, но мы им очень гордились и гордимся до сих пор. Несмотря на свою длину, волокно прекрасно выполняло свою работу, выдавая бело-желтый луч широкого спектра, что подтверждает фотография.
Итак, длительность импульса после зеркального компрессора сократилась до 4 фс – за это время происходит менее трех осцилляций поля. При этом в зависимости от фазы максимальная амплитуда электрического поля изменяется не более чем на 10 %. Столь малое изменение связано с тем, что даже такой короткий импульс слишком длинен для полной демонстрации фазы CEP.
Когда я объясняю русскоговорящим студентам величину эффекта фазы, я обычно привожу в пример знаменитый вопрос из антрепризы А. Райкина про портного и клиента: «талию где делать будем?» Ведь чем толще клиент (длиннее импульс), тем менее понятия талии (фазы) имеют смысл. Фазовые изменения наиболее ярко проявляются в импульсах с одной-двумя осцилляциями, которые научились делать в нашей научной группе несколько лет назад. Практически эти действия по генерации импульсов разнообразных форм выглядят как упражнения с радиочастотным генератором сигналов произвольной формы. Но здесь несущая частота в миллион раз выше!
В многослойном зазеркалье
Имея особенный во всех отношениях свет от лазера, мы хотим довести его до места эксперимента, которое может находиться на расстоянии в десятки метров, в целости и сохранности. Но, проходя через любую среду (воздух, стекло), импульс, как выше уже упоминалось, расплывается за счет дисперсии. В видимом диапазоне спектра это означает, что у светового импульса становится красным «нос» и синей «спина».
Поэтому для сохранения «стройности» импульса при его передаче нужны специальные дисперсивные (чирпованные) зеркала, которые скомпенсируют запаздывание коротковолновой компоненты. Они представляют собой структуру из десятков тонких слоев чередующихся материалов, в которую красная часть спектра излучения проникает глубже, нежели голубая. В результате этой неравномерной по спектру задержки после выхода из зеркала все спектральные части импульса вновь совпадают, воссоздавая тем самым изначальный короткий импульс.
Студенты на моем практикуме по фемтосекундному лазеру (кстати, единственному в мире, насколько мне известно), мгновенно воспринимают эту красивую идею, предложенную в 1994 г. Ф. Краусом и его коллегой, также венгром по происхождению.
С «рекламой» этих зеркал нам повезло: они попали на обложку журнала Science от 10 августа 2007 г. Сейчас, создав дисперсивные зеркала для ультрафиолетового, видимого и ближнего инфракрасного диапазонов, мы пытаемся перенести эту идеологию в среднюю ИК-область. Но для контроля всего диапазона спектра 3—18 мкм* нужно использовать иные, неоксидные, материалы, нежели для более коротких световых волн.
Проведя тотальный поиск, мы сначала обрадовались, когда обнаружили, что все подходящие на первый взгляд материалы имеют высокий показатель преломления, что обещает создание достаточно широкополосных зеркал. Но потом огорчились, когда поняли, что в этом случае нам не удастся так же успешно контролировать относительные задержки разных спектральных компонент.
Вообще разработка таких зеркал, включающая подбор материалов, толщины каждого слоя и их количества, является сложной задачей оптимизации, решаемой методами математического моделирования. Успех зависит как от наличия эффективных алгоритмов, так и от скорострельности вычислительной техники.
Проблема с этими зеркалами для среднего ИК-диапазона состоит еще и в том, что они получаются очень толстыми и вследствие своего веса имеют тенденцию отслаиваться от подложки. Таким образом, природа оказалась не столь богата на материалы с нужными свойствами, как бы нам того хотелось. Конечно, можно попытаться модифицировать уже имеющиеся, но такие материалы «обещают» быть очень хрупкими и способными «жить» только в вакууме.
Сейчас мы стараемся понять, насколько вообще разрешима эта проблема. Является ли она следствием неизвестного нам пока закона природы, который требуется математически сформулировать, либо все дело только в несовершенстве наших вычислительных алгоритмов и напылительной технологии. На данный момент у нас есть пока три плодотворные идеи, которые потребуют нескольких лет для проверки их доброкачественности. И эта работа может закончиться поражением, к которому мы готовы. Как, впрочем, и к победе.
На карусели резонатора
Австрия – маленькая страна с небольшим бюджетом. Стоимость же наших лазерных проектов тяготела к масштабам с шестью нулями, для нее неподъемными. Поэтому, когда в 2003 г. Ф. Крауса избрали директором Института квантовой оптики общества Макса Планка, расположенном в Гархинге под Мюнхеном, мы поняли, что наши исследования переходят на иную ступень. Здесь мы сразу взялись за амбициозные трудноподъемные проекты типа создания внешнего фемтосекундного резонатора, одного из самых замечательных устройств в лазерной физике. В отличие от «внутреннего» резонатора лазера, заполненного активной средой, «внешний» может быть пустым, но также предназначен для усиления света за счет когерентного сложения полей. Таким образом на каждом его обходе энергия импульса увеличивается, и это увеличение может стать тысячекратным.
Совсем новое качество возникает, если во внешний резонатор поместить нелинейную среду, например, истекающий из сопла газ. В этом случае импульс света, проходя по внешнему резонатору, взаимодействует, хотя и очень редко, с частицами газа. Тем не менее, результат такого «малоэффективного» взаимодействия есть, и заключается он в рождении новых спектральных компонент, спектрально очень далеких от циркулирующего основного излучения. Часть этих новорожденных фотонов выводится наружу после каждого прохода импульса «туда-сюда».
Мы надеемся, что подобный внешний резонатор оправдает надежды на реализацию излучения в так называемом «водяном окне» (длина волны 3–4 нм), что необходимо для биологической спектроскопии. В этом диапазоне вода прозрачна, в то время как углеродные связи поглощают свет, позволяя исследовать живые структуры. Недавно нам удалось реализовать фотоны с энергией выше 100 эВ, т.е. длиной волны порядка 10 нм (Pupeza et al., 2013).
Другое применение наших лазеров, которое развивается в нашем строящемся Центре «продвинутых» лазерных приложений (CALA), связано с генерацией для медицинских целей узконаправленного рентгеновского излучения. В отличие от обычных рентгеновских медицинских аппаратов наша система позволит видеть изменения в тканях с разрешением всего в 1 мм, т. е. почти на порядок выше. Это означает, например, что раковую опухоль можно будет обнаружить на самой ранней стадии, когда лечение наиболее эффективно. Если, конечно, знать, что надо ее искать и в каком месте ее искать. Об этом – ниже. Другие лазеры этого центра, генерируюшие ионы нужных энергий в районе десятков и сотен МэВ, позволят разрушать опухоли в процессе так называемой ионной терапии.
